Ишим военной поры: голод, стужа и надежда
Уже два месяца шла Вторая мировая война, когда в советском городе Хабаровске родилась девочка — Деля Григорьевна Соснова.
Тогда никто — ни друзья, ни соседи, ни Делины родители не знали, что вскоре кровопролитие начнется и на нашей земле. И даже в 1941 году все близкие и знакомые родителей девочки продолжали твердить: «Война продлится максимум полгода!» Отцу, получившему направление в Ишим, на эвакуированный туда из Ленинградской области завод, настойчиво предлагали оставить семью в Хабаровске. Но он не поддался на уговоры. Сама Деля Григорьевна говорит так: «Видимо, нас любил и дорожил нами».
— Так я и оказалась в Сибири, где прожила практически всю жизнь, — вспоминает Деля Григорьевна. — Отец мой, Григорий Амосович, был электриком. Но не простым, каким-то нужным мастером. Потому что его категорически отказались отпускать на фронт. А он очень хотел, рвался… Но так всю войну и проработал на заводе.
Мама моя, Марфа Платоновна, тоже работала на заводе, но на другом. Он до войны был ликероводочным, кажется, а потом производил такие большие гильзы для снарядов. Теперь мне кажется, что родители во время войны из-за постоянного труда очень редко виделись. Я даже не уверена, что отец постоянно жил с нами. Может, у него какое-то место для ночевки было при заводе. Но я хорошо помню, как он прибегал и приносил солдатский котелок, алюминиевый такой, вытянутый. В нем пять-шесть галушек. Я думаю, это блюдо должно делаться из теста, но тогда галушки были из какого-то клейстера. И даже их не хватало на всех. Приходилось решать, кто будет кушать: я или мама. Нетрудно догадаться, кого она выбирала. Мама за войну дважды едва не умерла с голода. Да еще один раз очень тяжело переболела тифом. Она тогда в больницу попала, и врачи ее спасали. С ней женщина в одной палате лежала, к которой приходила сестра и приносила котлеты из свекольной ботвы, жаренные на олифе. Та вторая пациентка маму этими котлетами настойчиво угощала. И все повторяла: «Ешь! У тебя дети. Хочешь жить — ешь!» Было противно, но мама ела. Они с той женщиной потом подругами стали. Долго дружили. Та женщина тяжелую жизнь прожила.
Репрессированная она. В казахских степях пять лет прожила. Рассказывала, какие там условия были ужасные, как люди натурально в кандалах ходили. И что есть было нечего. Местные казахи женщин жалели, пытались еду подбрасывать. Но их за это наказывали, даже расстрелять могли.
Детство как калейдоскоп отрывочных воспоминаний
— Но еще до тифа, в 1942 году, мама родила Валю. Мне тогда было года три, но я хорошо запомнила, что такое ребенок, больной рахитом, — тонкие ручки и ножки, большой выпирающий живот. И все же Валя была прехорошенькой, кудрявой. А рахит — это из-за недоедания. Продуктов не хватало. Мама и другие женщины ходили куда-то и доставали картошку — всю гнилую и перемороженную. Мама эту картошку с чем-то смешивала и делала колобки, которые пекла в русской печке. Они получались странного серо-голубого цвета. Мы их звали тошнотики. Я не могла их есть. От одного запаха мне делалось плохо. Вале тоже не нравилось это блюдо. Она могла долго дергать мать за подол и повторять: «Дайте пе, дайте пе!» Это у нее значило «хлеб». Говорить-то тогда еще не научилась.
А я так ждала весну! Ведь весной всякая трава растет и почти всю можно есть. Тот же черный паслен. Мы его звали бздика. Весь двор им зарастал. С ним связана одна очень странная история. Как-то мать пошла на работу и меня с собой как всегда взяла — в ясли при заводе сдать. Мы из домика выходим, а возле нашего забора сидит старуха. Я вдруг как разревусь, как давай кричать, что никуда не пойду, потому что иначе старуха всю мою бздику съест. Мама меня насилу успокоила.
А когда вечером мы вернулись домой, выяснилось, что нас обокрали. Окна просто целиком выставили из рам, а из дома утащили. два куска вонючего солдатского мыла и мамино пальто «Бостон». Мама так плакала! Она хотела из его подкладки пошить себе юбку.
Впрочем, то, что нас обокрали, — не значит, что вокруг были плохие люди. В военное время люди встречаются такие же разные, как и в мирное, — иногда хорошие, иногда не очень. Маме часто встречались женщины, которые были рады помочь ближнему. Например, в 1944 году, когда родилась Вера, мы все трое девчонок чем-то заболели. Не знаю уж чем, но тяжело. Я думала, что умираю. К маме зашла какая-то женщина и говорит: «Ты почему ничего не делаешь!? Скорее найди где-нибудь, где хочешь, кагор и сахар. Сахар пережги, смешай с вином и давай им сперва по пол чайной ложки, потом по полной.» Возможно, были еще какие-то рекомендации, но итог — мы встали на ноги.
Или вот родители моих детских друзей и приятелей. Они всегда старались чем-то по возможности подкормить ребятню, не делая различий между своими и чужими. Например, друг мой Вовка ловил маленьких таких рыбок — гольянчиков. А во дворе их дома рос лук. И бабушка его брала сковороду, этих рыбок укладывала, луком посыпала и ставила в русскую печь томиться. А потом нас, детей, кормила. Мы рыбу съедим, головы оставим. Так она смеялась, мол, и детям хватило, и кошкам достанется.
А еще был случай: к нам в гости приехала моя бабушка. У нее в Ишиме жила кума — тетя Сима. Так бабушка смастерила мне тужурку со множеством карманов, обрядила в нее и повела к той куме в гости. Пришли, кума и говорит: «Покуда мужа дома нет, полезай, деточка, в подпол». Я испугалась, не хотела лезть. Но они меня успокоили. В подполе хранилось много припасов. Насыпали мне в каждый карманчик по стаканчику всяких круп да муки. И мигом нас тетя Сима выпроводила. Мне было тяжело идти — много ли четырехлетний ребенок может унести на себе? Но бабушка объясняла: «Сейчас домой придем, хоть покушать приготовим».
— Война — страшное дело. — вздыхает Деля Григорьевна, украдкой вытирая слезинку, скатившуюся из уголка глаза. — Мы, дети, много ли тогда понимали? Вот, к примеру, было в центре города на площади радио. Как что-то важное передают, все женщины детей берут и туда — слушать. Если говорили про отступления, то женщины начинали плакать. И мы ревели вслед за ними. А если говорили о победах, о наступлении, то наши мамы радовались, и мы, ничего не понимая, радовались вместе с ними. Мы не видели немцев, но вся жизнь настолько пропиталась войной. Маленькой мне однажды приснился сон, как за мной гонится фашист. Такой, какими их изображали на плакатах. Я от него убегаю. Почему-то по верху забора. А он за мной! С автоматом. Я от него убежала, прибежала на базар и спряталась под юбку женщины, которая торговала молоком. Не знаю почему, но я этот сон на всю жизнь запомнила, даже внукам его когда-то рассказывала. Мне уже 76 лет, война все не отпускает. На днях по телевизору фильм показывали. Я гляжу, как в наших ребят из дзота стреляют, и удержаться не могу, шепчу: «Не убивайте мальчиков, не убивайте мальчиков». Хоть это и просто кино, а лучше мне не смотреть такое. Не могу я. Мне так хочется, чтоб больше никогда войны не было!
***
фото: Три старшие сестры, родившиеся в военное время: Вера, Деля, Валя и младшие, родившиеся после: Володя (1949 год) и Люба (1947 год);Деля Соснова;Мама Марфа Платоновна;Отец Григорий Амосович.