«Неправильное» военное детство
Это уже в шестидесятые годы Лилия Александровна Сергеева встала у истоков тюменской анестезиологии, ставшей ее любимым делом на долгие годы. А ее военное детство, далекое и от медицины, и от Западной Сибири, прошло в Уральске Казахской ССР.
— Ну, что вы хотели услышать? Нет у меня ничего, о чем можно написать! Хотя жили мы интересно. Обстановка была другая. Люди как- то проще относились ко всему, материальное не было основным.
У нас была большая семья. Пять детей, я младшая. Движущая сила — мама. По ее представлению, все должны получить образование. Она была преподавателем математики. Хотя происхождения самого простого — из крестьянской семьи. Из Саратовской области, это Энгельс сейчас. Бабушка, ее мама, не умела расписываться, а дед был грамотным. До папы мама уже была замужем, но первый муж пропал в гражданскую войну. Старший мой брат Петр родился без него — не знал, не видел никогда. Мама оставила ему фамилию отца — Потапов.
Когда я говорю, что мы жили в Уральске, все думают, что это Свердловская область. Нет, это областной центр Западно-Казахстанской области. Она больше, чем Франция, нам всегда говорили. Жили мы в Европе, а купаться на Урал ходили в Азию.
Жили в двухэтажном доме на четыре семьи, он принадлежал конторе, где папа работал главным бухгалтером. На втором этаже наши две комнаты — из всех четырех семей у нас считалась самая лучшая квартира. В комнате пять окон — по- видимому, дом раньше был купеческим, и это была зала. Лепнина. Печка-голландка, кухня большущая, в стене для самовара небольшая ниша — все учтено.
Брат Костя старше меня на четыре года, сестра Лена на шесть. Они выходят на улицу поиграть. Я за ними бегу, а меня не хотят брать. Смотрю на часы — мама должна прийти скоро. Сажусь за полчаса до прихода и начинаю плакать. Надо как-то справедливость восстанавливать! (смеется) Мама приходит: что такое, опять обижали? Чтобы сейчас же взяли играть!
Они играли в клёк — знаете, что такое? Ставят чурку, потом кидают биту и сбивают. Типа городков. Кто возле нее стоит, должен кричать: клёк, клёк! Вот они меня и ставили на полчаса там.
Мама у нас такая энергичная — как началась война, сразу взяли участок, километров пять от дома. Ходили туда работать. Мне было лет восемь-девять. Хотя когда я говорила, что в войну работала на участке, старшие отвечали: ты?! Мы тебя еще и таскали на себе!
Не помню, чтобы они меня прямо таскали. Но зато я носила с собой щенка. Я всех находила: и котят, и щенят. Одну собаку выплакала у мамы. «Есть нечего! Чем ты будешь его кормить? — А если ты не разрешишь, я вообще есть не буду!»
Оставили. Назвала почему-то Эдиком — вычитала, наверное, где-нибудь в книге. Он был маленький, а там трава — он не мог идти. И я беру на руки. Если устану — прошу: Костя, возьми! А он мне: ты нашла, ты привела, ты его и неси.
Нам в школе давали пончики. Они были мороженые — не топили, в пальто все сидели. Я не ела, приносила домой. А брату всегда есть хотелось. Он мне говорит: ты знаешь, пончики-то делают на собачьем жиру. Ты следи за Эдиком, а то из него тоже пончики сделают! Я плакала и отдавала.
Я животных таскала с детства. Принесу котенка, через какое-то время пропадает. Начинаю: где котенок? «Ты знаешь, за ним пришла мама-кошка, она его увела». Сочиняли сказки. Я спрашивала: а он обрадовался? «Очень обрадовался! Он к ней побежал!» А его просто занесли, выбросили куда-то.
Старший брат Владимир говорил потом, что кошек не любит только из-за меня. Ему приходилось уносить котят, которых я подбирала.
Корова наша рожала теленка почему-то зимой. Его приносили наверх, в тепло. Я играла с ним, кормила. Через какое-то время теленок исчезал. Видимо, резали его. И я ни за что не ела. Мама относила мясо к соседям, те приглашали: иди, поешь, мы купили. А я знаю и отказываюсь: ни за что не буду Борьку есть! Но мясо у нас было редко. И когда в институте училась, не было, и когда я уже приехала в Тюмень, оно тоже не сразу в магазинах появилось. Так что полжизни без мяса прожила.
В войну с едой, наверное, было плохо. Но дети легче это переносят, чем взрослые — те беспокоятся, чтобы детей накормить. А мы — нет хлеба и нет. Я его начала есть, только выйдя на пенсию. Мой второй муж удивлялся, как я все ем без хлеба: селедку, мясо. И вдруг говорит: а я знаю, что ты не можешь есть без хлеба. Хлеб с маслом!
Кукурузу ели початками — мама откуда-то достала семена. Бахчи сажали. Ели кашу с тыквой. Урожаи были великолепные — природа будто помогала! Картошку караулили ночью: вырывали ямку и спали в ней. Однажды караулил брат. Пришли люди в солдатской форме, выкопали нашу картошку, ну, сколько-то оставили. Ладно, картошка, хорошо его не тронули!
Корову взяли где-то. А тогда же сдавали молоко, масло. Так что молока в доме много не было. Сено корове нужно было выписывать. А папа ведь главный бухгалтер областной конторы. Но ему неудобно: почему он должен пользоваться положением? Старые порядки. Мама шла к управляющему конторы, потом приходила домой. Мы садились и смотрели пьесы. Она в лицах все покажет: как себя вел управляющий, как папа. А он: ты была бы лучше Комиссаржевской! Театральный институт много потерял! Она его сильно ругала, а нам смешно. Но папе не зря попадало — сверхчестность, наверное, тоже не нужна.
Притом родители были нехозяйственными. Столько энергии у мамы, а по дому не очень. Папа вообще не представлял, что можно что-то руками делать. Конечно, влетало ему от мамы. Я запомнила, как он мне пел колыбельную: «Тореадор, смелее в бой!» Это он знал, а колыбельной — ни одной.
Мама, кроме того, что давала дневные и вечерние уроки, еще вела драмкружок. Я ходила на спектакли. Ставили «Злоумышленника» Чехова, другие вещи. С этим маминым увлечением был случай. Первый ее муж ушел на гражданскую войну. Она жила у его родителей в Лбищенске Саратовской области (после 1939 года — Чапаев, — В.П.). Туда пришли красные. И ее вызвал Чапаев. Его боялись, провожали со слезами: молодая, красивая, что будет?
А он ее пригласил и сказал: мы пришли сюда на отдых на несколько дней. Пожалуйста, поставьте какой-нибудь спектакль. Ну, конечно, она согласилась! И когда вернулась, было столько радости! Думали, ушла и не вернется. А ночью пришли то ли белые, то ли зеленые, Чапаев поднялся и ушел из села. Так что спектакля не было. Но все- таки мама с ним беседовала! Он ведь и погиб потом на реке Урал.
. Кончилась война — и сразу пошли неурожаи. Видимо, кончилось это напряжение: война идет, надо! Вот тогда голодно было. Сорок шестой, сорок седьмой годы… Помню, за городским Пушкинским садом был магазин. Я подошла, записали мою очередь, и надо было в четыре часа отметиться. А я заигралась. И опоздала — значит, надо снова начинать. Когда брат-офицер к нам приезжал, мама иногда просила: Володя, тебе не жалко Лильку? Сходи, купи хлеба. А он: форму мне дали не для того, чтобы хлеб без очереди покупать.
Он после девятого класса пошел в училище связи. Половина их курса на фронт ушла, а половину отправили в высшее училище в другой город. На войну он не попал — как закончил учебу, и она кончилась. Потом служил в Одессе, там уже повоевал с бандеровцами, был ранен. Мы — тот редкий случай, когда в большой семье никого не было на фронте. Папу не взяли по зрению, и бронь, наверное, была. Петра тоже не взяли из-за зрения — после института в 42-м году назначили на «Волготанкер».
Налеты до нас все-таки не доходили. Саратов бомбили, Волгу — там было что-то. А в Уральск эвакуировали несколько заводов — ленинградский судостроительный, другие. Уральск — он в кольце рек: Деркул, Чаган, Урал. Много перевели заводов.
За стенкой жила семья инженера из Ленинграда. Его жена с мамой вместе работала на рабфаке водного транспорта. Правда, они приехали еще до войны. Их дочь на два месяца меня младше, мы росли вместе. У них нет уроков — меня тащат к ним, и наоборот. У них была великолепная библиотека! У нас тоже была, но не такая. Всеволод Вячеславович был очень интеллигентный. Не выпустит из дома, не накормив, не напоив чаем. Но дать книгу с собой — нет. Но поскольку мы росли вместе с его дочкой, мне все-таки давали. И с детства я читала множество литературы, начиная с «Трех мушкетеров» — в то время это было интересно. В основном, французов читала — кроме, конечно, Ги де Мопассана. Начинаю учить уроки — книжку кладу, сверху учебник. Мама зайдет — она человек наивный, не заподозрит. А братья и сестра — сразу поднимают учебник: опять читаешь, а не учишься! Они и сами так делали.
. Нет в моем детстве ничего выдающегося. Все было демократично. Теленок жил с нами на втором этаже, козленок. Бегал там, прыгал, и я с ним — столько радости! Бегали босиком, даже уже когда мальчики к нам стали приходить из мужской гимназии. На танцы почти не ходили — в школе, по-моему, вообще. У нас какая- то неправильная семья, мне кажется (смеется).
Сейчас в Тюмени ходят на верблюда смотреть, а у нас их было много. Медленно так вышагивали. Мы догоняли, цепляли к ним сани — за что нам попадало. И было такое мнение, будто верблюды плюются сильно. Мы прыгали около него, кривлялись, кричали: «Соли два пудА, не боюся верблюдА!» Но ни разу не плюнул.
***
фото: Лилия Александровна с братьями Костей и Петром, котенком, козленком и курочкой (1938 год);Пятилетняя Лиля;С родителями Матреной Тимофеевной и Александром Ивановичем.