Садовая улица Железного Феликса
Окончание. Начало в N 230Понемногу Феликс Эдмундович оказался в натянутых отношениях почти со всеми лидерами партии: со Сталиным, Рыковым, Троцким, Бухариным, Зиновьевым, Каменевым, Чичериным… В эти годы Железный Феликс очень часто жаловался: на излишнюю самостоятельность своих заместителей в ОГПУ Ягоды и Менжинского, на недоверие партии ОГПУ и лично ему. В 1925 году он написал Зиновьеву: «Для ГПУ настала тяжелая полоса, работники смертельно устали, некоторые до истерии, а в верхушке партии – Бухарин, Калинин и другие, вообще сомневаются в необходимости ОГПУ…» Карлу Радеку (с которым тоже не слишком дружил) рубил правду: «В ГПУ долго служили только святые или негодяи, теперь святые все больше уходят от меня, я остаюсь с негодяями». Так Дзержинский в период своей душевной апатии оценил кадровую обстановку в родной спецслужбе.
За месяц до своей смерти в письме к Куйбышеву Дзержинский, очевидно предчувствуя скорую кончину, признается в страшной депрессии, называя ее жизненным тупиком, предрекая даже гибель революции от рук скорого ее «могильника и диктатора с фальшивыми красными перьями». В этом письме Дзержинский успел попросить отставки с поста главы ВСНХ, которой, в связи со смертью, так и не дождался: «Я устал от всех наших противоречий».
И приписал поразительную для председателя ОГПУ фразу: «Мне уже стало так тяжело постоянно быть жестоким хозяином».
Если еще добавить, что после смерти в его бумагах нашли никогда не опубликованное и никому не отправленное письмо с заглавием «Смертельно устал жить и работать…», картина глубокой депрессии становится ясна и неоспорима.
Садить или сажать
Объективные исследователи истории органов безопасности получили возможность открыто сказать об еще одной возможной причине депрессии Железного Феликса, кроме утвержденного в советское время мнения о незддоровье и перегрузке тяжелой работой.
В болезненное состояние его якобы ввергли раздумья о количестве пролитой в годы Гражданской войны и «красного террора» крови. Но сохранивший часть романтических взглядов на будущее мира после Октябрьской революции 1917-го в России, Дзержинский, судя по его чекистским приказам и распоряжениям, ни разу не усомнился в необходимости проведения ВЧК массовых расстрелов в 1918-1922 годах. Возможно, результаты этого кровопускания он представлял себе другими.
Не случайно на X съезде РКП (б) в 1921-м Дзержинский попросил освободить его от обязанностей председателя ВЧК, сообщив, что «рука его никогда не дрожала, направляя карающий меч на головы наших врагов, но сейчас революция вошла в критический период, когда пришлось карать матросов в Кронштадте и мужиков в Сибири и в Тамбовской губернии». Вряд ли он испугался излишней крови или пожалел повстанцев. Здесь, по мнению историка Игоря Симбирцева, Дзержинский почувствовал: что-то сбилось в механизме революции, и мы расстреливаем нашу прежнюю опору – матросов и крестьян, а кого будем стрелять потом?
Концом этой затяжной депрессии стала смерть Железного Феликса, наступившая от инфаркта в результате стремительно развившейся стенокардии.
20 июля 1926 года он, по обыкновению, с раннего утра уехал в свой кабинет в ОГПУ, а затем отбыл в ЦК партии на заседание, собираясь опять вернуться вечером на Лубянку, где у него была назначена встреча с художником и эзотериком Николаем Рерихом, только что прибывшим из Тибета. До сих пор неизвестно, о чем они могли говорить и какие интересы связывали этих столь непохожих людей. Есть версия, что странникфилософ Рерих искал по заданию ОГПУ загадочную страну Шамбалу и пытался проникнуть в тайны древнейших цивилизаций.
Но Рерих не дождался Дзержинского: тому стало плохо прямо на заседании ЦК. После очередного бурного спора с Троцким и его последователями он полежал на диване в соседней комнате и попросил отвезти его домой – квартира была здесь же, на территории Кремля. Там, на глазах жены Софьи, Феликс Эдмундович потерял сознание и рухнул на пол.
Смерть 48-летнего Дзержинского вызвала многочисленные толки. Добираясь до провинции, они принимали самые невообразимые формы. Собственно, уже тогда появился миф об отравлении председателя ОГПУ и главы ВСНХ.
В последнее время снято сразу несколько документальных фильмов, обсуждающих обстоятельства смерти Дзержинского и косвенно намекающих на возможность его отравления. Однако, кроме каких-то странностей с актом вскрытия тела, никаких доводов в пользу тайной ликвидации основателя ВЧК по приказу Кремля или мстителями из белого лагеря не приведено (для советских людей в газетах написали тогда, что «сердце Феликса сгорело в борьбе за революцию»).
После упокоения у Кремлевской стены Дзержинский превратился в застывший образ всегда правого и справедливого чекиста номер один, в грозу контрреволюционеров и спекулянтов и друга советских детей.
Особенно постарались в этом его последователи из органов безопасности, доведшие легенду о Железном Феликсе до абсурдного культа личности. Его имя поместили в чекистский бренд, в марку фотоаппарата «ФЭД», в серию грузовых паровозов «ФД», в названия городов в Горьковской области (бывший Растяпино), на Украине (Щербиновка и Романов) и в Белоруссии (Кайданово), предприятий, учебных заведений, войсковых частей (знаменитая дивизия войск НКВД), колхозов, совхозов, улиц и площадей (Лубянская в Москве). Преимущество для такого переименования имели улицы, где размещались наркоматы, управления и отделы органов безопасности и внутренних дел.
В Остяко-Вогульске (ныне ХантыМансийск), построенном в начале 30-х годов крестьянами-спецпереселенцами, это требование было учтено еще при проектировании поселка: здание окружного УВД стоит на улице Дзержинского.
В Тюмени, входившей с 1923 по 1933 годы в состав Уральской области на правах окружного центра, отдел ОГПУ находился в доме купца Брюханова на углу уже переименованных улиц Республики (бывшая Царская до августа 1917-го) и Семакова (Подаруевская до октября 1922-го). Менять еще раз революционное и героическое название этих улиц Тюменский горсовет не решился и присвоил имя Дзержинского – Садовой, начинавшейся от реки Туры и пересекавшей главные улицы города – Республики и Ленина (бывшую Спасскую). Рассматривалась также возможность перемещения на Садовую, ставшую Дзержинской, отдела ОГПУ.
Однако переезд не состоялся: ни в одном из купеческих особняков на бывшей Садовой не оказалось просторного подвала – обязательного атрибута и рабочего помещения любого чекистского учреждения.
Местные острословы шепотком обсуждали переименование Садо
вой, намекая на однокоренные слова «садить» и «сажать». Но скоро к новому названию привыкли, тем более что прежнее название не исчезло из топонимики Тюмени: в Садовую переименовали Татарскую, берущую свое начало от закрытого в 1923 году Свято-Троицкого монастыря (улица Садовая есть и в поселке Антипино, входящем сейчас в черту города, так что в Тюмени две улицы Садовые).
Для повышения официального статуса улицы Дзержинского здесь снесли после 1930 года здание Свято-Троицкой единоверческой церкви. В эпоху Большого террора преемственность делу Железного Феликса символично выразили в переименовании примыкавшей к Дзержинского Томской в улицу Ежова. Вся страна распевала тогда предназначенную для чекистов песню:
Мы Дзержинского заветы
Ярче пламени храним,
Мы свою страну Советов
По-дзержински сторожим.
Эй, враги, в личинах новых
Вам не спрятать злобных лиц,
Не уйти вам от суровых,
От ежовых рукавиц.
Не пролезть ползучим гадам
В сердце Родины тайком.
Всех заметит зорким глазом
Наш недремлющий нарком.
После того, как в ноябре 1938го «недремлющего наркома» убрали из НКВД, эту песню петь прекратили. Улицу Ежова переименовали в память знаменитой летчицы Полины Осипенко. Масштаб чекистского культа резко сократился, хотя в той или иной степени пропаганда деятельности органов госбезопасности в массах продолжалась вплоть до последних дней существования советской власти.
В наши первые годы XXI века периодически отмечаются отдельные всплески интереса к личности Дзержинского. То в Государственной Думе дебатируют за и против восстановления его монумента посреди Лубянской площади, то депутаты награждают друг друга медалями, учрежденными неизвестно кем к очередному юбилею Железного Феликса.
Но это ренессанс интереса не к реальному человеку по имени Феликс Эдмундович Дзержинский, а к легенде по кличке «Железный Феликс». За спором сторон: с одной – «рыцарь революции», «холодная голова, горячее сердце и чистые руки», «благодетель беспризорных», а с другой – «маньяк», «садист», «отец ГУЛАГа» – скрывается такой непростой, неоднозначный, далекий и малопонятный романтик и практик.
Как главный герой фильма «Мой друг Иван Лапшин» (режиссер Алексей Герман), Дзержинский «мечтал извести на земле всю нечисть, заложить прекрасный сад и самому успеть еще в нем пожить». Можно не сомневаться, что реальный прототип чекиста Лапшина говорил такое вполне искренне.
Значит, не случайно Садовая стала улицей Дзержинского.
***
фото: знакомый пейзаж улицы Дзержинского;знак истории на здании географического факультета ТГУ