Остров сокровищ
Архив – это настоящий остров сокровищ, и каждый исследователь, подобно одному из героев одноименной книги Стивенсона, перерывает горы событий, как горы песка, в слабой надежде отыскать нечто важное и драгоценное.
Конечно, все искатели-копатели прошлого ищут разное и ищут по-своему. Я, например, не люблю утомительные машинописные отчеты даже с судьбоносных заседаний, с тяжелыми булыжниками предложений и канцелярских оборотов, сглаженных редакционными комиссиями, отшлифованных многочисленными «кто за эту формулировку? Единогласно…» Мне дороже мятый листок частного письма, прошедший через десятки рук, побывавший у военного цензора или секретного перлюстратора. Как много может сказать корявый почерк, характерные стилистические ошибки.
Помню, как в маленьком архиве ДОКа «Красный Октябрь» я читал заявления крестьян, сорванных с родной земли коллективизацией и высылкой.
«… От Кулакова Т.Г. Прошу принять в качестве чернорабочим… 10/XI-33».
Или – «Завот красные октябр от крестьянки Гадлечиной Сабрии… Прошу меня принимат на работу так как я без работница… Паспурт имею… XI-33».
Это – тридцать третий год, тот самый голодоморный год, о котором сейчас спорят политики: то ли он был, то ли не был, то ли касался только определенных территорий? Неровно оторванный кусок оберточной бумаги. Врассыпную разбежавшиеся буквы и спрессованная в них тревога – за свою жизнь, возможно, за судьбу детей…
Жаль, что нынешние работники ДОКа, среди которых, наверняка, есть потомки пришедших сюда по своей и не по своей воле, не имеют в своих домашних архивах этих бесценных, так много говорящих документов.
Еще через десяток лет будет написано другое заявление, которое я прочту в другом архиве, в фонде бывших курсов РОКК (Российского общества Красного креста):
«Объяснительная записка от курсантки курсов санинструкторов Кайманаковой Майлины. Я не была на занятиях ввиду того, что у меня не в чем было идти. У нас с мамой одни сапоги на двоих. Мама надела сапоги и ходила в деревню за картошкой, а про меня забыла, что мне нужно идти на занятия. В чем извиняюсь. 13.09.42».
Все есть в этих пяти строчках. Осень сорок второго, и немцы у стен Сталинграда. Скупые хлебные карточки и убогость тылового быта. Тюменские девочки, ушедшие на фронт – кто в составе 175-й дивизии, погибшей на харьковском направлении, кто в составе 229-й, плененной 9 и 10 августа в станицах на правом берегу Волги – Суровикино, Чир, Нижне-Чирская, Калач… И готовящиеся им на смену, во вновь формируемые полки и дивизии, медсанбаты и полевые госпитали, другие девочки, только-только подросшие за два военных года…
Как много говорят эти случайно собравшиеся рукописные листки – и на довоенной «лощеной» бумаге, и на вырванном из школьной тетрадки, и на обороте географической карты неизвестной территории. Расплывающиеся чернила. Неловкий карандаш. Ошибки в орфографии и пунктуации, путаница в падежах и склонениях могут сказать об авторах и о времени, в котором они жили, пожалуй, больше, чем полновесный биографический справочник…
… Я начал думать об этой колонке еще в пятницу, когда отмечали пятнадцатилетие архивного отдела администрации города. В большом зале Думы сидели хранители островов сокровищ, люди, которые сохраняют для нас прошлое и берегут настоящее, которое каждую минуту становится прошлым.
«Курьер» подарил городскому архиву самого себя – все пятнадцать лет нашей письменной истории.