Белый лист бумаги в запертом классе
В одной из красивых старых песен поется про «комсомольцев-добровольцев», подразумевая, видимо, что они не только добровольно выехали на «трудовой фронт» на край советского света, но и добровольно в комсомол вступили.
Однако вступление в комсомол не всегда было делом добровольным, во всяком случае, у меня и моих одноклассников по средней школе. Произошло это в 1952 г., когда мы пошли учиться в седьмой класс и нам исполнилось по 14 лет – с этого возраста принимали в комсомол. Поскольку мы все в классе были пионерами, всем классом надо было вступать и в ВЛКСМ.
Некомсомолец тогда сразу становился изгоем класса, с ним, во всяком случае, в школе не дружил никто. У нас был, уже в восьмом классе, один некомсомолец, но он приехал из соседнего района, жил у родственников и ни с кем особо не заводил дружбу. Ему пришлось уйти из своей школы, где он не хотел вступать в комсомол. Не вступил и у нас.
Нас стали готовить к событию: под руководством классного руководителя (в те годы в школе было много мужчин-учителей) изучали устав, причем наизусть. Штудировали биографии комсомольцев-Героев Советского Союза, участников Великой Отечественной войны…
Родители – и мои, и других учеников – в основном были против вступления в комсомол. Особенно возражала бабушка. Она говорила, что скоро опять на Россию кто-либо придет с войной, не германцы (так она всегда называла немцев), так американцы, опять будут стрелять и вешать сначала комсомольцев и коммунистов, а она не хочет, чтобы ее внука застрелили. Хватит того, что германцы убили ее брата и двух сынов (в том числе моего отца).
Мы отказывались ходить на уроки подготовки в комсомол, тогда в класс приходил суровый завуч Иван Ефимович Шкроб и жестко внушал нам необходимость «сделать решительный шаг в жизни». Он был парторгом школы, и комсомольцы были под его присмотром. Странный это был учитель, в первую очередь, потому, что сильно картавил, свою фамилию произносил «Скоп», а отчество заканчивал на «ц» вместо «ч». Он учил нас истории, но мы не все понимали в его речи, ладно, были учебники.
Вступить в комсомол нужно было в декабре. Однажды нам сказали остаться после уроков и написать заявление о приеме в ВЛКСМ. Мы остались, но заявления писать отказались. Тогда пришел Иван Ефимович и сказал, что мы будем сидеть в классе до тех пор, пока не напишем заявления. «Кто напишет, стучите в дверь – выпущу». Запер дверь на ключ и ушел. Ладно, оставил нам пару керосиновых ламп, и в классе было светло.
Мы, не теряя времени, стали делать домашние задания на завтра. Часов ни у кого не было, и мы не знали времени. В окна видели, что в соседних домах гасили лампы – люди ложились спать. Значит, поздно. Многие, положив шапки под головы, спали, сидя за партами. В туалет, увы, попасть было невозможно – приходилось терпеть.
В одиннадцать часов вечера пришел завуч, собрал несколько заявлений, похвалил их авторов, поставил нам, упорным, в пример, а нас обозвал «бандеровцами», хотя их в нашем краю сроду не бывало, и отпустил домой. Нам, троим, до дому надо было идти пять километров, в том числе четыре – через поле и низину с кустарником, где всегда видели волчьи следы на снегу. Дорогу сильно перемело, и мы шли почти по снежной целине, след в след, друг за другом. На полпути нас встретили мамы, отправившиеся уже искать нас, голодных и холодных. Ладно, мороз был не очень силен.
Назавтра завуч повторил натиск, снова закрыв в классе. Мы маленько посидели, сделали домашние задания. Уже стемнело, хотелось есть. Нам ничего не оставалось делать, как писать заявления. Постучали в дверь. Пришел завуч и, увидев всех нас с листками бумаги в руках, расцвел в улыбке, похвалил.
Через пару недель, перед самым Новым годом, в субботу нас освободили от занятий, но мы должны были явиться в районный центр за 12 км в райком комсомола, где нас будут принимать в комсомол и вручать билеты. Ходили все пешком, автобусов тогда не водилось.
Процедура приема как-то не сохранилась в моей памяти. Услышав свою фамилию, подошел к молодому человеку, взял билет и сунул в карман. А дома выяснилось, что билет выписан на мою фамилию, но имя и отчество были чужие, какого-то парня, жившего в 25 километрах от нас: в тот день принимали в комсомол человек 150 из всего района. Комсомольское начальство в спешке и запуталось.
Через завуча билет мне заменили… Так я стал комсомольцем и был в комсомоле 16 лет. Уже в Тюмени вышел по возрасту, дожив до 30 лет. Однако в партию коммунистов не вступал из-за несогласия с рядом пунктов ее устава.