Февраль, 10-го, 1995 год. В Париже плюс 2° С… В Тюмени — плюс 2° С. Но температура любви в обоих городах была куда выше
ВЛАДИМИР РОГАЧEВ
Мне ее удалось ощутить на себе только в нашем городе. С помощью чарующей романтической энергии знаменитых голосов французской песни («le suis malade») я тоже подчинился высокой болезни любви.
Призыв Далиды — сама сокровенная суть любовной драмы, поединок двух сердец, их взаимоуничтожающее вознесение. Новое в Тюмени имя — Алексей Иванович Ларичев. Главнвторежиссер нашего гос. театра драмы и комедии. Визитная карточка предъявлена: в указанный день состоялась премьера по пьесе маститого французского драматурга Жана Ануйя «Non Dolet» (с латыни — «не больно»),
О, по своим вещам знаю, какой кровью достаются премьеры в новом качестве. И он победил. А.Ларичев нашел ключ к тюменскому зрителю. Вписал в свою постановку сразу три уровня восприятия. В первом случае мы имеем парафраз на тему «лав стори». Приключения в любовном многоугольнике, где действо свершается и обговаривается лицами молодого, среднего и старшего поколений. Много музыки, страстей, присутствие старого разочарованного ловеласа с неудачником сыном лет 30-ти, бодающего интригу уже отвердевшими рогами.
В разоренный дом на берегу моря прибывают почтенные представители среднего сословия: мать — добропорядочная мадам, ради условных приличий решившая посетить семью своей будущей невестки Юлии. Она поймала птицу счастья -благовоспитанного Фредерика, чья карьера расписана на много лет вперед и гладка, как автобан. Только с ним Юлия выберется из наступающей нищеты, успокоится в размеренном быте порядочной семьи своей свекрови, забудет безалаберные сумерки в алкогольно-циничных тонах ветшающего отчего дома.
Тонко и грустно А.Ларичев выстраивает параллели с нынешним временем. Ибо мечта многих тюменских юных див — завладеть сердцем и деньгами перспективного принца из буйно расплодившихся коммерческих ларьков али молодого нотариуса с доходной практикой.
Я тоже не осуждаю. Такова жизнь, в которой надо выживать и укрощать благие и благородные порывы.
И так называемый массовый зритель был до конца, сочувствовал и переживал истории маленькой кукольной Юлии (точная работа Ю.Шкуренко), сражавшейся за свое счастье до конца, «расстреливавшей» свою «беспутную» сестру Жанетту больно жалящими снарядами («а знаешь ли ты, Фредерик, чем она занималась с рыбаками в бане?»).
Ах эта Жанна — вольная птица, то взмывающая вверх в белом опереньи подвенечного платья к высшей свободе и красоте любовного диалога, то, повинуясь древнему инстинкту, распаляющая страсть в насладительных ударах Азариаса! И это была наша Т.Пестова, прожившая роль на пределе своих возможностей, с риском, с той эмоциональной энергией, которая открывала желавшим увидеть и осознать все три измерения, весь ряд волшебных изменений милого лица — от пляски плоти к романтической нежности и до духовных, софийных рефлексий на тему любви как таинственной сути жизни.
Для молодых зрителей спектакль стал цепью своеобразных «видеоклипов», в которых калейдоскопически менялись пластика, оригинальные пируэты и поддержки, созданные фантазией яркого таланта Э.Соболя, привычный электромелос и хорошо читаемая реализация психологических столкновений (использован столь модный ныне принцип танц-театра) в ритмическом движении актеров. Здесь особенно на высоте были Т.Пестова, М.Заец (роль «Фредерика), почтальон Азариас (гарт. А.Колдобенко)
Но я сразу о третьем измерении. Надо вам сказать, что если бы А.Ларичев выбрал только поэтику русского традиционного психологического театра, было бы все равно неплохо. Но режиссер своей первой пьесой в Тюмени сделал вещь Ж. Ануйя.
Освежив в памяти специальную литературу, я понял, что не ошибся. Пик интереса к мэтру в театральном мире позади. Eще бы, он родился в 1910 г., прошел всю зигзагообразную культурную дорогу XX века, измаял всех своей пестротой стиля: черные пьесы 40-х, новые черные пьесы 50-х, костюмированные, розовые, блестящие и колючие пьесы до конца 60-х годов. Далее повторы…
Но во всех своих философско-эмоциональных масках Ж.Ануй оставался верен своему выбору. Eще в конце 30-х годов он принял условия игры эпохи с одиноким человеком, не по его воле заброшенным в этот мир страданий и потерь (экзистенциальный парадокс). Вынужденный существовать в ситуации буриданова осла (осел разрывается от бессилия, ибо охапки вкусного корма ему подносят одновременно спереди и сзади). Но, презрев фырканье интеллектуалов, драматург ставит в эту ситуацию обычных людей, доверившихся экзотике супердуховных испытаний. Запутавшись в их коллизиях, герои в конце концов обращаются к испытанным вековечным ценностям жизни — к Вере, Надежде, Любви. И выигрывают, погибая.
Но такие ходы современный театр не любит, он «поэтизирует» в постмодернистской иронии сладкую темноту человеческих инстинктов, эротическую пластику победительного эгоцентризма. Ж.Ануй предпочел незыблемые и все равно прекрасные моральные ценности человеческой жизни (будь то в смутной России или в относительно благополучной Франции). И его почти не ставят, ибо его традиционализм не в чести у театра с его синтез-стилем, техно-артом, видеорамой.
А.Ларичев не побоялся, взял «немодный» текст. В союзе с Э.Соболем, Л.Подосеновым (сценография, оформление, блистательные станки и гармоничный простор неба и моря) он показал, что трудный путь, современного человека к высоко й романтике и счастью любви может быть подчеркнут в игровых переключениях самых модных театральных стилей. И все это ради главного. Не больно, наперекор свихнувшемуся потребительскому миру, циничному растлению души, найти 13 себе свободного человека, способного сорадоваться, сопереживать другому, сделать его хоть немного счастливым.
Пока еще актеры во многом во власти просто игры, одномерных красок в психологических спорах и напряжениях, в раскрытии разных граней характеров. Но они ищут, активно помогают режиссеру. Достойно и мудро в сочной фонике общения ведет себя засл. арт. России В.Лелеп (отец). Вот он-то вжился практически полностью в новую поэтику. Иногда переигрывает А.Волошенко (Люсьен), хотя за демонстрацией эпатажа обманутого мужа уже видна непростая личность его героя. Привлекает и образ арт. В.Толмачевой (мать), но можно пожелать ей не: столь уж «отчуждаться» от возникшего любовного треугольника (сын, невестка, ее сестра).
Постановка А.Ларичева — серьезная заявка на преодоление нынешнего духовного кризиса театра, предстающего в обманчивом блеске эротического эстетизма и атакующей иронии подражателей Р.Виктюку, А.Васильеву, Р.Уилсону и прочая. Новые приемы могут динамичнее и зрелищно освежающе послужить старой доброй цели театрального действа — говорить человеку об искусстве жить достойно во все времена.