Обвиняемые в убийстве нападают на «Курьер»
Очередной судный день над «ялуторовской командой» начался с неожиданности.
Вычислив среди присутствующих представителя газеты «Тюменский курьер», обвиняемый Зайцев предъявил газете претензии, что она рассматривает процесс «как спектакль». Со слезами в голосе он взывал к суду: «Мне 22 года, меня в первый раз привлекли к суду, я еще жизни не видел…». Зайцева поддержал идущий пока в процессе первым номером Игорь Штыков: «В газете за 14 ноября понаписали всякую чушь. Требую, чтобы «писунов» здесь не было — они против меня общественное мнение настраивают…».
На что федеральный судья Николай Кокорин заметил, что руками надо было раньше размахивать, когда приступили к работе, за которую здесь оказались. С трудом конвой успокоил обвиняемых.
Итак, следующий эпизод. Убийство Алексея Суровцева.
Бойкий, гладкий рассказ обвиняемого Михаила Михайлова, который занимает в моем блокноте три страницы, можно свести к одному абзацу.
Осенью 1994 года в ялуторовском ресторане Алексей Суровцев с группой молодых людей беспричинно избил Михайлова. Михайлов попросил у оперуполномоченного Штыкова служебную видеокассету и по ней среди жителей Ялуторовска, имеющих судимость, опознал обидчика. Через полтора года, 27 февраля 1996 г., поздно вечером Михайлов находит Суровцева на автобусной остановке и несколько раз стреляет’ в него.
В сжатом виде рассказ выглядит весьма странно. Не знаю, как у членов суда, но у меня подробный, изобилующий деталями монолог Михайлова вызвал большое недоумение.
Личное впечатление: это заранее составленные и тщательно заученный текст. Все, что случилось четыре года назад, Михайлов «помнит» до мельчайших подробностей. Хотя и не производит впечатление человека, тонко чувствующего и сильно переживающего. Михайлову вменяется шесть убийств. Пересказывая события, он то и дело упоминает: был пьян, сильно пил, зашли и распили…
Он даже не бравирует убийством. Рассказывает буднично. С обилием мелких и скучных деталей. Кто где стоял или сидел. Что ели или пили. Что покупали. Eдинственное место, которое он пытался пройти скороговоркой, -момент убийства. Сказал: «Вот здесь все произошло». Оговорился, что при матери Алексея Суровцева, присутствующей на суде, ему «неудобно» говорить, как он убивал ее сына. Хотя тут же обозвал убитого грубыми словами…
Суду решать, что в рассказе Михайлова достоверно, а что нет. Я же обратил внимание на некоторое сходство между двумя жертвами «ялуторовской команды» -Переваловым (см. «ТК» за 17 ноября) и Суровцевым. У обоих были нелады с законом. Оба, как многие их сверстники в Ялуторовске (как, впрочем, и большинство обвиняемых), были без постоянной работы.
Таким образом, процесс можно рассматривать не только как уголовный, но и как социальный. Это, конечно, не смягчает вины. Ибо, как сказала мать Алексея Суровцева, никому не дано права отнимать жизнь у человека.
Черной тенью в эпизоде проходит роль Штыкова. Маленький милицейский старлей из маленького провинциального городка предстает в рассказах напарников по «команде» в образе записного злодея, расчетливого уездного Макбета.
Судите сами. Он — по рассказу Михайлова — полтора года держит в памяти случайную ресторанную драку, в которой не участвовал. Он, чтобы вытащить Шалагинова из следственного изолятора, куда тот попал по подозрению в другом убийстве, задумывает новое преступление с применением уже «замазанного» пистолета. Он отслеживает перемещения по Ялуторовску «драчуна» Суровцева и наводит Михайлова на мысль убить обидчика, а тем самым достичь и своей цели. Он «говорит» с Михайловым об убийстве Шалагинова, который «может расколоться», а с Шалагиновым — об убийстве Михайлова.
Все, конечно, может быть. Но, как говорится, не будет ли немного много? Перебор. Двадцать два.
Между тем сам Штыков, за исключением нападок на журналистов, отмалчивается. И пишет, пишет в свою тетрадку, чему-то улыбаясь про себя.
А из Ялуторовска поступают новые заявления о нераскрытых до сих пор преступлениях, о пропавших людях.