Дорогая моя берегиня
Окончание. Начало в №№ 55, 58, 59, 60, 63.
Минуло почти полвека, прежде чем я всерьез занялась восстановлением истории своего белорусского рода. Я отыскала в Беларуси историческую родину своих дедов и прадедов-переселенцев и в июне 2017 года побывала в Рогини — родном селе бабы Ганны, откуда ее трехлетней девочкой в далеком 1897 году навсегда увезли в Сибирь.
В августе того же 2017 года я отправилась в Eрмаки. В своем чемодане с бабушкиной родины я везла обещанную ей когда-то горсть земли, чтобы теперь высыпать эту горсть на ее могильный холм.
Я много лет не была в Eрмаках.
Помянув бабу Ганну на кладбище, я высыпала привезенную землю и, поклонившись ее могиле, поспешила к дому, в котором прошло мое непростое деревенское детство. К дому, в котором некогда царили покой и уют, жило доброе сердце бабушки и хозяйничали ее трудолюбивые и ласковые руки.
Я знала, что в Eрмаках никто из моих близких уже давно не живет. Что сестра Галя еще в начале восьмидесятых из деревни перебралась учительствовать на нефтяной Север, а позже, устроившись там, забрала к себе из деревни свою маму Прасковью. И что тетка Паруня, уезжая, завещала дом бабы Ганны своим внукам. Только внукам дом оказался ни к чему — они давно переехали в город.
Но я спешила к дому. И чем ближе к нему подходила, тем быстрее ускоряла шаг. А свернув с дороги в свой Салыповский проулок, бросилась бежать со всех ног. Мне казалось, что и сейчас, как раньше, стоит мне лишь тихонько постучать в двери сеней, как бабушка, заслышав стук, скинет с дверной петли крючок…
Стучать не пришлось: сени стояли открытыми нараспашку. Распахнутыми были и ставни на окнах. В доме гулял ветер: в одной из оконных рам не было стекол.
Зрелище было удручающим.
Я стояла у дома, долго не решаясь в него войти и все озиралась по сторонам. На большом подворье бабы Ганны, кроме дома, уже не было абсолютно ничего: ни ограды, ни надворных построек, ни прясла из жердей, что прежде огибало большой огород. Да и огорода, что так холила и лелеяла много лет бабушка, тоже не было. Было лишь поле, сплошь заросшее высокой густой травой да молодой порослью редкого березняка и молоденьких сосенок. И дом ее походил теперь на корабль, выброшенный на мель. Брошенный наследниками и разграбленный недобрыми людьми, он обветшал и состарился.
Я со страхом вошла. Присела на единственную уцелевшую в доме лавку у окна, ту самую, что стояла у печки перед окном в огород. Плакала навзрыд, понимая, что уже никого не вернуть назад и ничего не изменить, и что жизнь навсегда ушла из этого некогда теплого дома.
И сквозь слезы за полуразваленной печкой вдруг увидела брошенный и чудом уцелевший бабушкин ухват. Тот самый, с которым она, счастливая, некогда кружилась у меня на глазах по этой кухне в танце с Гришей Босяковым. Господи, как же я радовалась этой находке, если б вы только знали! Это было не просто чудо. Это был знак: то был мне еще один подарок от бабушки.
Ухват поселился в моей питерской квартире. Он висит на стене небольшого импровизированного музея, сооруженного добрыми руками моего мужа, живет как память о том коротком мгновении бабушкиного и моего счастья. Рядом с ухватом поселился на полке и дверной крючок, что некогда закрывал двери в сени: прощаясь с домом, я попросила двоюродного брата снять крючок за ненадобностью.
Живут в моем питерском доме и подаренные бабушкой сковорода и рушник — тот самый, что когда-то дала мне она на долгую и дальнюю дорогу.
К слову сказать, сковорода пригодилась мне очень скоро. Как только я стала студенткой и поселилась в общежитии, так сразу и стала печь на ней блины и угощать ими своих вечно голодных сокурсников. Бабушкина сковорода служит мне верой и правдой и поныне. Только теперь я, став и сама бабушкой, пеку блинчики на радость своим большим и малым внукам. Пеку, как когда-то пекла мне их на ней моя баба Ганна.
Судьба же рушника сложилась иначе.
Рушник долго пребывал в забвении. Тихо живя себе в моем стареньком студенческом чемодане, он много лет колесил со мной по свету, а я о нем почти не вспоминала.
Eго час настал, когда я вернулась домой из самой первой поездки в Беларусь и бабушкину Рогинь. Вдохновленная поездкой, невероятной радостью встреч и общением с земляками своих предков-переселенцев, я привезла домой не только добрые впечатления от встречи с родиной бабушки, но и кучу гостинцев, подаренных щедрыми белорусами. Среди множества этих даров оказалась симпатичная коробка зефира в шоколаде, изготовленная на Бобруйской кондитерской фабрике.
Вернувшись домой, в один из дней созвала детей и внуков в гости. Отобедав и наговорившись, мы стали накрывать стол к чаю, и я достала эту самую коробку. А открыв ее, замерла. Под крышкой коробки поверх зефира вместо привычной рифленой бумаги лежал тонкий лист пергамента, на котором была изображена символика белорусской вышивки. Нигде и никогда прежде такого бережного отношения к традициям своей страны я не видела. Это было невероятно трогательное зрелище. Я рассматривала знакомые и не знакомые мне символы, и меня вдруг как будто ударило током. Конечно! Конечно! Это же бабушкин рушник!
Стащив с антресолей чемодан, я выпустила на свободу рушник, что так долго хранила, наверно, для этого дня. И бабушка как будто опять была рядом.
Впервые, наверное, за многие годы рассматривая вышивку на рушнике, я увидела поверх яркого цветочного узора вышитую в верхнем правом углу маленькую фигурку с поднятыми кверху руками, а в руках этих — подобие горящих свечей. Что обозначал этот символ, я не знала.
По горячим следам этого события в одной из социальных сетей я написала короткий пост о своей встрече с рушником, разместив под текстом фотографии и рушника, и содержимого коробки с зефиром. И посыпались в ответ на этот пост комментарии из разных городов и стран от незнакомых людей. Комментарии были трогательными -люди проникались моей историей. И одним из них, прилетевшим из канадского города Торонто, я хочу поделиться сейчас. Eго автор -белоруска Ирина Воробей. (Она филолог по образованию, в далекой Канаде ставшая дизайнером художественной вышивки. Свои схемы для вышивки Ирина создает на основе белорусской культуры в стиле этномодерн, столь популярном сейчас в мире).
И вот что написала тогда мне Ирина:
«Спадарыня Eлена, ваша бабушка вышила на рушнике на ваши крестины для вас берегиню — богиню Ладу. В руках у нее зажженные свечи — это молитвы вашей бабушки о вас… Берегите его».
Я храню этот свой обережный рушник.
И никакие драгоценности мира не заменят мне эту реликвию, так много лет хранящую в себе тепло рук моей бабы Ганны — дорогой моей берегини.
***
фото: Дом в Ермаках.