Огород строгого режима
Как часто выросшие дети ненавидят то, чем их заставляли заниматься в детстве!
Здесь самое уместное сложить антиоду огороду. Я росла в девяностые, когда родители не получали зарплату по полгода (маме в Тюменской медакадемии платили соком и американскими солдатскими пайками), всех терзал страх — чем кормить детей? С этой целью восемь соток дачи засаживались картошкой (второй хлеб!), и, как назло, она вырастала размером с горох. А поездки на дачу с утомительными автобусами, сумками в любую погоду воспринимались как каторга.
Интересно, что сам участок моя бабушка купила по цене арбуза… Земля совсем ничего не стоила. Самое грустное, что вложенные усилия не оправдывали себя. Варенье прокисало, банки с огурцами вздувались, морковка гнила… Хозяйничать на земле, одновременно работая в трех местах, очень трудно.
А еще на каникулы нас с сестрой отправляли в деревню: сначала к бабушке, потом — к тетке. С сопроводительным письмом: «Дорогая Валя, посылаю тебе моих детей на все лето…» И хоть бы стиральный порошок шел с нами в нагрузку. Только куча проблем!
Громче всех возмущалась, когда посылали окучивать картошку. Неумело размазывала воду тряпкой по крашеным полам, а баба Маня вздыхала: «Кто ж тебя, девка, замуж возьмет?» «Девка» двенадцати лет отроду гордо заявляла: «Муж сам будет мыть!»
Тетя Валя никогда не отдыхала, казалось, она даже не знает, что такая опция существует. Тетя Валя — косить, тетя Валя — доить, тетя Валя — варить, тетя Валя — топить, тетя Валя — лечить.
Помню, как она сепарировала молоко, взбивала сметану в масло деревянной маслобойкой, как пекла ночами хлеб в чугунных формах, в день мы могли съесть до пяти булок. И почти всю жизнь вставала в полшестого утра, чтобы подоить коров и проводить их в стадо.
От нас, конечно, ждали помощи. Выдавали тяпки и вперед — бескрайнее поле картошки ждет своих героев. Жарко, мошкара донимает, а мы с сестрой Настей читаем вслух Eсенина, чтобы скоротать время. Следующий день — плантация табака тракториста дяди Саши, мы обрывали листочки, которые он потом сушил и набивал в самокрутки, а на пальцах оставался едкий желтый сок.
Деревня — это полная ванна огурцов, ящики с помидорами, десятилитровые ведра молока, несколько десятков яиц в день и четыре противня с булочками на завтрак, суп с настоящим мясом, а еще гигантская десятилитровая кастрюля засыпанной сахаром лесной клубники.
И все это не берется из воздуха. Ягоды мы собирали на залитой солнцем поляне. Клубничка с ноготь величиной падала со стуком на дно гигантского ведра, и не было видно конца нашей работе.
Я грозила тете Вале декларацией прав ребенка, запрещающей труд детей, и невдомек мне было, что вреда от нас больше, чем пользы, и что это само по себе удивительное явление — каждое лето, имея своих четверых детей, принимать городских племянников на три месяца. Столовалось же у нее до пятнадцати человек за день.
Тетя Валя кашляла ночами, и только спустя много лет я узнала, что она с юности тяжело болела неизлечимой болезнью легких. Что врачи пророчили ей не дожить и до тридцати…
Всего за пару лет до своей смерти она отказалась от коровы, всего за пару недель прекратила обзванивать многочисленную родню, включая тех самых неблагодарных племянников.
А мы? Что мы… Для ребенка взрослый — что обслуживающий персонал, он и подует на рану от велосипедной цепи, и постелет свежие простыни, и подаст полную миску клубники с молоком. А если вдруг поругает, то сразу нехорош.
Что касается огородных проклятых дел, то тут действует одно правило — каждый занимается тем, что ему по душе. Нравится маме сажать — она сажает, не нравится мужу копать, он строит, я люблю пить чай под яблоней и собирать урожай — мне это и поручают. А полоть сорняки и косить дорожки не хочется никому, поэтому на грядках у нас неведомые растения, а дорожки заросли лопухами и травкой-муравкой. Ведь дача для нас, а не мы для дачи.
***
фото: Дача — место отдохновения, а не рабского труда.