Личная война полковника Петрушина
Завтра — 22 июня. 60 лет тому назад началась Великая Отечественная война. Журналисты разыскивают здравствующих участников знаменитых битв и рядовых эпизодов. Публикуются очередные циклы воспоминаний, густо смешанные с политическими реалиями и обидами последнего десятилетия.
Eстественно, люди старятся. Время в состоянии побороть даже память. Но оно бессильно перед документами.
Мы предлагаем вниманию читателей беседу с единственным, кажется, в Тюмени военным историком. Полковником Петрушиным, заместителем начальника регионального управления ФСБ.
Четырнадцать лет назад майор Петрушин написал первый очерк для газеты. Сколько раз с тех пор его публикации на «спокойные исторические темы» вызывали штормы читательских эмоций. Сколько раз его упрекали в пристрастности, в том, что «пишет неправильно».А он отвечал: «Так говорят документы. Попробуйте опровергнуть их».
Итак, минувшая война — глазами историка Петрушина.
— Мой отец без левой руки пришел с фронта. Он ее 17 января 1943 года потерял при взятии Кривого Рога на Украине. Служил он в 1-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. А до войны был крестьянином сибирским в деревне Паченка Нижнетавдинского района. Война сделала его ротным командиром.
— Исходя из этого, вы — сын боевого командира, инвалида войны, — должны описывать подвиги ратные. Описывать славные дела, десять сталинских ударов — они же были… Но в последние годы ваше восприятие войны все чаще становится нетипичным даже для нашего нетипичного времени…
— О «лакированной войне» я, как и вы, читал в книгах. И в художественных (в них этот лак начал в последнее время сползать), и особенно в общественно-политической литературе. В литературе было одно, а в рассказах отца и односельчан, а односельчане у меня тоже были кто без ноги, кто без руки, кто побывал в плену, война была совсем другой. И я уже тогда стал понимать, что на самом деле случилось… Ошеломляющий удар нанес роман Константина Симонова «Живые и мертвые». Когда до нашей глубинки он добрался, я уже среднюю школу заканчивал. И выучил знаменитые слова Симонова, что, помня о штурме рейхстага, не надо забывать минское шоссе июня сорок первого года. Потом я закончил исторический факультет, и учили меня Владимир Алексеевич Данилов, Павел Иванович Рощевский и покойный Васильев, который хотя и преподавал историю КПСС, но монография у него называлась «Сибирский арсенал» — о том, что было в тылу. Вы же помните, как это показывалось — все на «ура» сдавали вещи для фронта и всякие ценности. А ценностей-то не было совсем — их отобрали намного раньше. И еще писали, что все только работали, работали, работали. Это действительно было, но важно понять, в каких условиях они работали…
— Давайте вернемся к вашей деревне и вашему отцу. Eго звали Антон…
— Антон Петрович. Точнее, по церковной книге, — Антоний Петрович…
— Он ведь тоже читал эту, как вы говорите, «лакированную литературу», мог соотнести с нею свой боевой путь…
— До Отечественной войны он побывал еще на двух войнах — на Халхин-Голе и на финской зимней кампании. А с 1942 года — Волховский фронт. Десять гвардейских воздушно-десантных дивизий входили в резерв Главного командования, все десять бросили на форсирование Днепра. Рассекая оборону противника, они пошли по Украине. Правда, отец сказал, что прыгал с парашютом всего три раза, а потом все ВДД использовали только как пехоту. Конечно, ему было с чем сравнить. Помните, в фильмах — врагов, как траву, косили. А в рассказах отца и других участников было несколько иначе. Как Твардовский говорил: «враг был храбр, тем больше наша слава»? Вот из таких восприятий складывалось мое понимание… Хотелось больше знать о войне. Какой она была на самом деле.
Тема, которой я сейчас продолжаю заниматься, — о жертвенности войны. Ведь победа далась ценой огромных жертв. Сейчас я вижу — начался процесс как бы обратный: чего жалеть, победа все-таки! А я думаю, что погибших только в действующей армии почти 12 миллионов, с гражданским населением — еще 16 миллионов. А точное число потерь мы вряд ли узнаем…
Остановим рассказ. Какой предстает война, 60-летие начала которой мы непонятно отмечаем, из документов на письменном столе Александра Петрушина? Об этом отдельно.