Человек и собака
Премьера «Собачьего сердца» состоялась на старой сцене тюменского драмтеатра в конце июля.
Я не видела июльский спектакль. Посмотрела ноябрьский, после переезда театра, после того, как режиссер что-то доделал, переделал, приспособил постановку к новым условиям. Не знаю, насколько увиденное мной совпадает с увиденным первыми зрителями.
Отзывы о «Собачьем сердце» далеко не хвалебные. На спектакле 29 ноября наблюдала разную реакцию. Скуку, восторг, недовольство.
Мне повезло: сидела в первом ряду, все видела и слышала. Повезло еще и в том, что хорошо знаю постановки Александра Горбаня, привыкла к его манере и легко воспринимаю то, что, быть может, озадачивает неподготовленного зрителя и возмущает взыскательного знатока: эстрадность, эклектичность, вольное обращение с текстом. Все это встретишь не только в работах Горбаня. Но у него показатели дурновкусия зашкаливают.
К чему веду… А к тому, что спектакль мне понравился. И вряд ли только потому, что происходящее в непосредственной близости сильнее воздействует на психику, что я привыкла, многое прощаю, что-то перестала замечать.
Нет, я замечала лишнее и думала, что вон то – из «другой оперы», а с этим явно перебор; замечала затянутые переходы, грубость подачи, недоумевала по поводу музыкального оформления. Но все это мне не мешало. Не было скучно ни одного мгновения.
Спектакль вписался в новую сцену, не подходящую для камерной игры, он концертный, эффектный, шумный, разнородный, как и оформление театра.
Актеры на своем месте, освоились, уверенно обживают новый дом.
Сергей Скобелев хорош в эпизодических ролях и в роли Борменталя, разве что слишком узнаваем, повторяет наработанное, однако это простительно, его эксцентричные, пародийные персонажи нужны спектаклю. Великолепный Анатолий Бузинский в роли швейцара Федора, бывшего генерала с крестами на груди: жутковатый образ убийцы, абсолютно преданного хозяину-убийце. Ведь профессор Преображенский – убийца, только об этом сказано не прямо, а опосредованно, через действия Федора.
Клоунская прислуга и жилтоварищи. Клоунский «шпион», клоунские журналисты. Чекисты тоже клоуны. Примечательно, что жилтоварищи, журналисты и чекисты ходят тройками. Намек зловещий, а исполнение комедийное.
Славные собачки: Василич (он же Шарик, Владимир Орел), Дора (Татьяна Телегина) и Муха (Константин Антипин). Режиссер придумал собачью компанию. Его симпатии – на стороне животных.
Так и думаешь, как режиссер повелел: посмотрите, какая человеческая мразь получилась из милейшего пса. По поводу человека в спектакле нет никаких иллюзий. Человек ужасен! Но жалко его… собаку.
Дворники гоняют Василича, Муху и Дору, не разрешают помочиться в общественных местах, а прохожие не воспитаннее собак – норовят справить нужду в подворотне.
Профессору Преображенскому показывают потенциальных жертв эксперимента, материал для лабораторных опытов, люди тянут руки сквозь прутья клеток, как псы на живодерне: выбери меня, меня!
Главная удача спектакля – профессор Преображенский в исполнении Владимира Обрезкова. Вначале Преображенский – приятный господин, эдакий Чехов-Станиславский, дореволюционный «батенька». Приятно смотреть, как он ходит, носит пальто, подставляет седую голову заботливой прислуге, чтоб надела шапку-пирожок. Преображенский держится с достоинством, думаешь о нем: вот же человек, лучший образец породы. Злорадно ждешь, когда он всей этой шушере надает по ушам одним элегантным взмахом.
Затем обнаруживается, что профессор вполне вписался в советскую систему, знает, кому надо пожаловаться, о чем донести, на какие рычаги нажать. Не теряет внешнего лоска, но понятно вдруг, что он тоже не идеал, из того же теста слеплен, что и другие люди.
Острая жалость к нему и пугающая перспектива в одном моменте: Преображенский вскочил из-за стола и пробормотал машинально «заключенный такой-то, номер такой-то». Он задремал перед обедом, и пригрезилось. Очнулся от восклицания прислуги. Этот момент прояснил состояние героя: он понимает, что делает, где находится, с кем сотрудничает, он предвидит свою судьбу.
Сломленный, растоптанный человек. В финале Преображенский резко постарел. Его сокрушил неудачный эксперимент, он потерял веру в себя, в науку, в человечество. Если перед первой операцией он просил божьего благословения с уверенностью профессионала, которому многое позволено, который ощущает поддержку и говорит «господи, благослови» даже не как ритуальную фразу, а как формальность, по обычаю, то перед второй операцией Преображенский обращает к небу всю свою веру, всего себя, в последнем отчаянии, почти без надежды. У него нет сил, ни физических, ни моральных, сомнительно, что он сумеет удержать скальпель – настолько слаб.
Преображенский стоит спиной к залу, тяжело опираясь на трость, правая рука скручена артритом, он с трудом разминает узловатые пальцы, как будто даже не для операции, а хотя бы для существования – он пытается удержать воздух.
Профессор Преображенский уже ни на что не способен, но идет оперировать.
После сидит с ласковым псом у коленей, и звучит фонограммой просьба отпустить его, выпустить из страны. Вместе с женой… Булгаковой. Да, это пошлый прием, но в спектакле он не воспринимается пошло. Потому что Булгаков – это отчасти Преображенский, и Булгаков работал на власть, о чем режиссер напомнил в театральной программке, процитировав Сталина.
… Преображенский постукивает тростью в такт веселой музыке, бессмысленно добродушный дедушка, дрожащий студень, он уже за пределом всех испытаний, только пес у ног счастлив обретением хозяина, малым теплом жизни. Он постукивает-постукивает палочкой и внезапно откидывается навзничь. Шарик в недоумении, еще не осознал потерю. Человек ужасен. Но куда собаке без человека?
***
фото: сцены из спектакля;сцены из спектакля;сцены из спектакля