Собачье сердце человека
В тюменском театре драмы идут репетиции двух спектаклей.
Александр Цодиков ставит «Наивные игры» по пьесе Анри де Мантона «Челядь». Александр Горбань сочиняет «Собачье сердце» по Михаилу Булгакову.
До публичных показов далеко. Одна премьера назначена на 21 марта, другая — на 18 апреля.
Мы знакомы с творчеством обоих режиссеров и можем пофантазировать, что нас ожидает. Добротная, чуть старомодная (в хорошем смысле старомодная, не устарелая, если только не устарели интеллигентность и классический вкус) постановка Александра Михайловича, с четкими, но неоднозначными характерами, внятной, но не назидательной моралью. Рискованный микс Александра Николаевича, ералаш из несочетаемых ингредиентов, которые только у этого режиссера сочетаются, и то не всегда убедительно; дискотека, где персонажи пляшут, заглушая, затаптывая тоску-печаль, а она все равно прорывается.
Таковы ожидания, основанные на том, что прежде видено. Однако они могут не оправдаться. Да и сами режиссеры не скажут с уверенностью, что получится в результате, только предполагают. На процесс влияет много факторов, в том числе вынужденное соседство режиссеров.
Одна из постановок по пьесе Мантона называлась «Ловушка для слуг». Это звучит более привлекательно, чем «Наивные игры» и просто «Слуги» (один из переводов названия), в этом нет скрытого вызова, как в «Челяди». Узнаю внешнюю бесстрастность Александра Цодикова, сделавшего такой выбор: наивные игры. Приманкой для зрителя послужит жанр: детективная история. Известно, зрителя нельзя отпугивать. Если заявить ему, что на самом деле пьеса — трагикомедия, он в театр не пойдет. Почему-то тюменская публика избегает трагикомедий.
В старом замке живут двое слуг, муж и жена, которые никогда не видели хозяев. Они следят за порядком, содержат замок в готовности к возможному приезду, а господа все не едут и не едут. Ритуал, повторяемый изо дня в день, лишился смысла в отсутствие цели! Однажды в замок пришли другие двое слуг, тоже супруги. Они на пенсии, поселились в деревне неподалеку. Их привело любопытство. И скука. Старые слуги тоже утратили смысл существования, живя в деревне, где они чувствуют себя чужими.
Дальше начинается игра. Пожилые покажут молодым, неопытным, как надо угождать хозяевам. Это и смешно, и страшно, потому что смешон и страшен лакей, изображающий господина. В разгар игры появятся настоящие хозяева. Они не похожи на тех, кого изобразили пожилые слуги, Свободные молодые люди не нуждаются в том, чтобы кого-то унижать и таким образом самоутверждаться. Им вообще не нужны слуги. Весело? Посмотрим, какое развернется веселье…
«Слуги, не имеющие господина, не становятся от этого свободными людьми», — цитирует Гейне Александр Цодиков.
А в соседней комнате общежития, называемого тюменским драмтеатром, сидит Александр Горбань и сокрушается, что мы забыли слово «служить», его самую искреннюю, истинную суть, собачью. «Это ж какая прелесть, сидит псина и говорит: вот свезло-то мне, необыкновенно свезло! Хозяина нашел! Вот он, настоящий собачий бог».
Собаки, обретающие человеческое обличье, не становятся от этого людьми. Так можно перефразировать Гейне. Из Шарика получился недочеловек. Но что вдвое обидно, рядом с недочеловеком и рафинированные господа утратили гуманность. Шариков, выражаясь сленгом, уделал Преображенского и Борменталя, достал до последней степени. Где их былой лоск, накрахмаленные сорочки, сдержанные эмоции, культурная шлифовка?
«Посмотрите, у меня сейчас собачьи глаза. Ощущаю Шариковым себя. Потому что если эту боль не ощутишь, что артистам рассказывать?». Александр Горбань видит собак, собранных на живодерне, бездомных псин, оставшихся на месте разрушенных избушек, суку Светку, которая собирала бутылки по электричкам для бомжа, для своего Хозяина. Его умиляет щеночек с розовым пузом в белом пушке, он поэтизирует собачью преданность, называет суку «солнышком», мучается вместе с жертвами экспериментатора Павлова.
Может показаться, что Александр Горбань настроен чересчур сентиментально. Но это поверхностное впечатление.
Что там, за словами, узнать нам не дано, пока не появится спектакль.