Седмицы
Зот Тоболкин
19. Тянем-потянем!
Собаки гайкнули, серых почуяв. Сохатый дрогнул и — в переулок. А там — река, сверху — наледь. Истончился лед, исхудал, как люди в войну. Но заголосила собачья свора — добра не жди.
С разбегу прыгнул на лед, провалился. Взметнувшись, высвободил из-подо льда передние, подался вперед, к лесу, к полю, могучей грудью. Под брюхом взбурлила полынья.
— Ма-амкааа! — встревожил деревню отчаянный вопль.
— Он сгинет.
— Беда! — перекрестился на току бригадир. — Кому-то опять похоронка!
— Бери вожжи, сын! — велела мать и позвала зычно: — На помочь, бабы! На по-омоощь!
— Слава те, осподи! — ожили замершие в ожидании беды бабы. -Слава те! Не похоронка, стал быть. Eжели пожар — потушим.
И не пожар, оказалось. И народ стал хмуриться.
— Полошишь народ, Авдотья! — попрекнул старичок ветхий, бывший в Хорзовой бригадиром. Сердито стукнул костыльком по деревянной ноге. — Там рожь недовеяна, а ты… Экая блажная!
— Сохач же там, деданька! Сохач под лед провалился! — сунулся, мать выручая, Гринька и всхлипнул.
— Вот везенье-то! Вот везенье! — засветился старик. — Багры, бабы! Веревки, доски! Живо, живехонько! Даровое мясо!
Потом на доске полз к полынье. Накинул веревку сохатому на рог.
Тянули дружно, но побаивались. А зверь был кроток. Вышел на берег, отряхнулся. И, благодарно мыркнув, царственно прошествовал через всю деревню.
— Болярин! Ну прям болярин! — закладывая в ноздрю щепоть из кисета, восторженно щурился Лукич.
— Царь! — возразила ему Авдотья.- На голове-то корона! Когда зверь за околицей скрылся, кто-то запоздало охнул:
— На дележ ведь хотели! Вон сколь мяса!
— Грех, бабы! Великий грех! — одернул старик, чихая от самосада. И согреши они — грех всяк простил бы. Но им виднее.
***
фото: