Бабочка на штанге
Окончание. Начало в NN 123-167.
Мы лежали рядом на парусине, смотрели на желтые груды облаков. Люди, которые были неподалеку, ходили осторожно, говорили негромко. Видимо, не хотели тревожить нас.
Орали во дворах петухи. Бестолковые здесь петухи, орут, когда вздумается, днем и ночью, без расписания.
Солнце жарило наши руки-ноги, грело сквозь рубашки животы и плечи, однако на лица падала тень от ближнего клена, и нам было хорошо.
Чибис повозился, согнул ноги, нацелившись в небо перемазанными йодом коленками. Сунул под затылок ладони и сказал:
— Клим… — Что? — отозвался я, весь пропитанный солнечным теплом.
— Как ты думаешь, почему я с тобой поссорился?
— Потому что был дурак, — сказал я, не боясь поссориться снова.
— Нет. То есть да, но… не поэтому. Я думал, что, когда люди поругаются, им легче будет расставаться…
И все было по-прежнему: лучи, облака, петушиные крики, лето и зелень. Но ожидание новой тоски сразу прошло по мне, как озноб. И я… И я сказал очень спокойно:
— Как это «расставаться»? — Клим, я скоро уеду… «Чибис, не надо!!» И я сказал с прежним спокойствием:
— Куда?.. — Во Владивосток… Я сразу понял — это насовсем. И все же спросил, защищаясь дурацкой своей невозмутимостью от беды:
— Надолго? — Ну… вообще. Жить… Тогда я не выдержал. Рывком повернулся набок, уперся локтем. Чибис по-прежнему лежал навзничь и смотрел вверх. На ресницах горели солнечные точки.
— Чибис, не надо… Он шевельнулся. — Ну, а что я могу сделать? Меня не спросили…
— Чибис, а что случилось? Он шевельнулся опять. — Да в общем-то… ничего плохого. Наоборот… Мама в поезде познакомилась с одним моряком. С тихоокеанским. И решили пожениться… Это давно еще, зимой. Только мне она не говорила… А месяц назад сказала…
— А ты? — Ну… я же не враг ее судьбе… — Ты поэтому и ходил в июле такой… непонятный?
— Разве непонятный? — Да… — Помнишь, я обрадовался, когда ты сказал, что поедете на машине в Крым? Я думал: ты уедешь, и я, когда тебя не будет, уеду тоже. Ну, без лишних прощаний… А ты остался… И я не выдержал. Решил, что лучше поругаться, чем… это… терзаться всякими прощаниями.
— Дурак… — опять сказал я. — Ага… То есть не дурак, а трус. Клим, я боюсь всяких таких… переживаний…
— Потом все равно терзался бы… — шепотом, но безжалостно проговорил я.
— Ну, это потом… когда ничего уже не вернешь…
— А ты не можешь остаться тут? С Агнессой Константиновной…
— Дело в том, что она поедет с нами. Мы обменяем квартиру… Куда мы без тети Аги? И она без нас…
Не бывает в жизни долгого счастья. Только что все было так славно, и вот…
— Во Владивостоке хорошо, — горько сказал я. — Там океан… Ветер дальних стран…
— Eще бы… — тем же тоном отозвался Чибис.
— Этот… моряк… наверно, покажет тебе свой корабль. Может, даже возьмет в рейс…
— Там не будет никого… — выговорил Чибис. Кажется с усилием.
— Кого никого?
— Никого из вас… Клим, я не умею быстро заводить новых друзей… Да и не заменят они старых…
Что я мог ответить? Владивосток — не поселок Колёса. Никаким ключиком не откроешь дверь в туннель, сокращающий такие расстояния. А билеты на поезд и самолет стоят столько, что и не выговоришь сразу… Да если и съедемся разок другой, это будет не то.
— Чибис, ну что… есть ведь телефон. «Аська», почта…
— Ага, — тускло согласился он. Чтобы хоть как-то утешить его (и себя), я сказал уже совершенную глупость:
— Может быть, люди в «Прорве» скоро откроют межпространственные порталы. И выдадут нам первые проездные абонементы. Мы же кнабс-лейтенанты…
Чибис не обиделся на меня за эту чушь. Кажется, обрадовался даже:
— Да! Может быть!.. — Мы поставим у себя дома аппараты вроде Футурума! И будем появляться друг у друга из стеклянных шаров!..
— Ага… — сказал Чибис уже веселее. И вдруг сел, обхватил колени. — Клим, я хотел спросить…
— Что, Чибис? — Eсли я попрошу Саньчика и Соню… отдать мне Бумселя… чтобы он поехал со мной… Может, они согласятся? И ты, и Ян… Бумсель ведь общий…
Я почувствовал, что сейчас опять зареву. Сказал сипло и быстро:
— Конечно, согласятся! Согласимся!.. О чем речь! Даже не сомневайся!
— Будет со мной хоть одна… знакомая душа… Только я боюсь, что он станет скучать там…
— Рядом с тобой не станет!.. Только как вы его повезете? В такую даль!
— Мама же проводник, устроит… Я подумал, что Вермишат придется поуговаривать. Но в конце концов они все равно скажут: «Ладно», они сообразительные. Поймут, какие они счастливые по сравнению с Чибисом. Ведь и они — и все мы! — здесь вместе. А для Чибиса в тех дальних краях Бумсель будет единственным старым другом.
Я заставил себя заулыбаться: — Когда наладится портал между Футурумами, Бумсель будет первым выскакивать из шара. И кидаться ко всем по очереди и кувыркаться…
И Чибис тоже улыбнулся. Потому что даже в этой несусветной сказке была капелька надежды. А всякая, пускай совсем крошечная надежда, говорит, что это может случиться. То, чего хочешь всей душой.
Слово «надежда» появилось в моих мыслях и, будто его эхом, прозвучала опять мелодия вальса. Я поднял глаза: думал, что снова заиграли над Агейкиной Улыбкой часы. Но там было совсем не подходящее для игры время: двадцать две минуты второго. А мелодию играл у меня под боком телефон Чибиса.
Чибис извернулся, достал мобильник из кармана.
— Тетя Ага, да все в порядке. Не волнуйся, к вечеру приеду… Не отвечал, потому что помехи, ты же знаешь…
Он опять лег на спину, а у меня в голове продолжал звенеть мотив. Тот самый… Музыка слагалась теперь не только из перезвона колокольчиков. Она вплеталась в этот перезвон голосом флейты. Словно кто-то неподалеку стоял в траве и выдувал из трубки с клапанами негромкий добрый вальсок… Не «кто-то», а белокурый флейтист Ясик! Он играл, и на лице его была задумчивость, но совсем не было печали.
Выходит, он знал, что с его мамой все будет в порядке! Я-то всего лишь боязливо надеялся, а он уже знал.
Выходит, Чибис и я все же сумели в этой жизни разломать хотя бы один жестокий дисбаланс. Приземлили бабочку на штангу или птичку-колибри на гаубичный ствол…
Я положил руку на ладонь Чибиса. Он шевельнул пальцами — словно сказал: «Да».
ЭПИЛОГ
Автор не любит писать эпилоги. Он чувствует себя, будто дирижер, который отмахал палочкой длинную симфонию, раскланялся, пожал руку первому скрипачу, и вдруг слышит: «А надо поиграть еще немного, в заключение…»
«Какое заключение? Вы спятили? Этого нет в партитуре! Будет разрушена гармония произведения!»
«Ну, гармония гармонией, — говорят ему, — а все равно надо. Слушатели… то есть читатели хотят знать, что было дальше…»
«Пусть сами придумывают…» «Они боятся, что придумают не то… Ну, разве вам трудно сочинить еще пару страничек?»
«Да, трудно! Потому что это ломает законы жанра!»
«А вы все-таки попробуйте…» Тьфу! Ну, что за жизнь… Автор зажмуривается и усилием воли снова превращает себя в Клима Eрмилкина. Тому не до эпилогов, но автора надо слушаться, и Клим рассказывает.
… Сейчас зима. Каникулы. За окнами, на ближней церкви, негромко звонят колокола — Рождество. В комнате стоит елка. Настоящая. Раньше мы никогда не ставили настоящую елку, жаль было погубленное дерево. Но в поселке Колёса есть специальный питомник. Там елки перед праздником выкапывают, сажают в кадки и ставят в домах, а потом опять переселяют в землю. Ринка и ее отец привезли такую елочку (с меня ростом) специально для нас…
В доме тихо, мама и папа у когото в гостях, я читаю у себя на диване «Таинственный остров» (в тысячный раз!). В другой комнате, у электрокамина, строят из самодельных домиков «нездешний» город Лерка и Ясик Садовский. Негромкая такая игра. Это Ясик научил мою сестрицу играть спокойно. Бывало, она спорила и «заводилась с пол-оборота», но Ясик вскидывал на нее ресницы, и… Лерка становилась воспитанная, вроде своей громадной куклы.
Мама Ясика в санатории — после всех своих нелегких операций. Глеб Яковлевич укатил в командировку, и Ясик на каникулах живет у нас. Иногда, по вечерам, он играет на флейте или на скрипке, и всем делается хорошо-хорошо, только почему-то немного грустно. Eлка начинает осторожно покачивать ветвями, а шарики на ней тихонько звенят…
Два раза в неделю у меня и Чибиса сеанс связи. Веб-камеры на мониторах показывают нам друг дружку — будто и нет между нами восьми тысяч километров… Но все-таки… все-таки это не то, как если бы мы были рядом…
Я хвастаюсь перед Чибисом. Ринка подарила мне куклу-пацаненка Витьку. Туловище у него из катушки от ниток, ручки-ножки из тростинок, головка из шарика для пинг-понга с нарисованной рожицей. Держится головка на шее-пружинке, а сверху приклеен клочок пакли — растрепанная прическа. Я научился оживлять Витьку. Потягиваю ладонь, и он выскакивает из коробки. Начинает маршировать, делать упражнения и прыгать через толстую нитку-скакалку. Неунывающая личность. А вообще-то, в Пуппельхаусе кукольные актеры — все такие. Наверно, поэтому там во время спектаклей много визга и хохота и мало порядка. Ну и пусть, лишь бы не исчезало веселье!
Агейкина Улыбка светится над поселком. В самые большие холода вокруг Пуппельхауса нет снега, у стен оттаивает земля и проклевываются крохотные белые цветы…
Да, еще о Чибисе! Судя по всему, там у них дома не все складывается, как надо. Отчим, старательный служака морфлота, оказался хорошим мужем, а вот папашей — не совсем. Человек с прямым нравом, он решил, что приемный сын тоже должен жить по флотским уставам. Однако, Чибис привык слушаться тетушку Агнессу Константиновну и никого другого. Он, конечно, человек покладистый, но в случае чего, может и «локтем под ребро»… В конце концов, решили, что пусть «мамин штурман дальнего плавания» воспитывает своих матросов и боцманов, а Максима Чибисова оставит в покое.
Агнесса Константиновна в семействе с молодоженами не ужилась, сняла на соседней улице комнату и стала работать вахтером в каком-то клубе. Похоже, что Чибис и неунывающий Бумсель обитают больше у нее, чем дома…
Ну, а в общем-то унывать и правда нечего. В конце концов, для Чибиса всегда есть крыша здесь, в Тюмени-Турени. Вместо моей тахты поставим двухъярусную койку — вот и все! Я знаю, что мама и папа согласятся. А если будут какие-то «технические» трудности, всегда поможет своим кнабс-лейтенантам Ян Коженёвский.
У Яна теперь прибавилось хлопот. Из-за кризиса труднее стало получать из Китая соевые полуфабрикаты. Но в общем-то Ли-Пун с этим справляется. А вот всякие «кнабсовые» дела… Сотрудники «Прорвы» обнаружили, что на берегу Андреевского озера, в районе заброшенной станции детской железной дороги, проявило себя еще одно «острие иглы». Там неизвестно откуда стали возникать на рельсах паровозики размером с бочку для бензина. И такие же вагончики. Появятся, пробегут с десяток метров и пропадают… Каждый раз после их появления индикаторы и датчики всяких разных энергетических полей в подземных комнатах кафе «Арцеуловъ» зашкаливают и дребезжат. Резонанс между ними летит в тартарары… У меня есть на этот счет свои соображения. Думаю, что рельсовые фокусы — эхо увлечений нашего дорогого Саньчика. Он продолжает мастерить из коры паровозики и вставлять в них двигатели, которыми его щедро снабжает Железкин. Эти паровозики развелись повсюду. Бегают по Пуппельхаусу, по «Арцеулову», шебуршат в нашей квартире. Боюсь, что фокусы на железной дороге у озера — это новый этап их размножения. Но Яну пока ничего не говорю. Пусть его лаборанты и кнабс-капитаны доходят до истины своим умом…
Вермишата перебрались в Пристанской район. Там их родители купили в пятиэтажке двухкомнатную квартирку. От прежнего дома и от «Арцеулова» теперь далеко, но зато до станции Пристань — близко. А со станции — по «архивированным» коридорам — до кафе рукой подать. Во время связи с Владивостоком Саньчик и Соня появляются у меня и требуют, чтобы Чибис показал им Бумселя. Пес и Вермишата видят друг друга на экранах, и все счастливы…
Шарнирчик завел себе модные джинсы. Говорит — чтобы не застудить пораненную ногу. Оказывается, каучуковый браслет у него на щиколотке появился сам по себе, после бултыхания в колодезной воде. Шарнирчик утверждает, что этот каучук — живая органическая ткань. Она очень чувствительна к холоду, теплу и щекотке. Шарнирчик собирается весной поехать в Колёса. Там, когда тает снег, в колодце набирается много воды. Шарнирчик хочет с помощью Железкина, Якова и Серого окунуться туда с головой. Он уверен, что после купания превратится полностью в человека. Мне кажется, в этой идее что-то есть…
Сценарий отца и Садовского пустили в производство — какаято частная студия. Чем все это кончится, никто не знает. Но сценаристы настроены бодро.
Ринка часто приезжает в город и заходит к нам. Когда она появляется в прихожей, я зажмуриваюсь и тихонько жду. Ринка протягивает руку над моей головой. Волосы у меня начинают шевелиться и взлетать, как от ветра, а сам я будто становлюсь легоньким — вроде бумажного актера из Пуппельхауса. Так действует Ринкина гравитация.
Но я и сам теперь кое-что умею. Не только руководить Витькой. Могу, например, угадывать в пространстве силовые линии разных полей — электрических, магнитных, гравитационных, темпоральных. Они похожи на щекочущие струны громадного инструмента. Eсли научиться переплетать их в нужном порядке, можно добиться многого. Не понадобятся в будущем ни компьютеры, ни звездолеты. До этого, правда, еще далеко — так говорит Ян. Но, когда я приезжаю в Колёса и смотрю на верхушку башни, на солнышко с Агейкиной Улыбкой, мне кажется, что и Время поможет нам.
Тронет пружинку стальной волосок —
Десять веков промелькнут за часок…
В сентябре я пришел на занятия к отцу Борису. И после первой лекции (об Александре Невском), один на один, спросил: как могло случиться, что Грузия и Россия — две страны, где одинаковая, православная, вера — в недавние времена схлестнулись в кровавой схватке?
— Потому что кроме веры есть неверие, а кроме добра — зло, — ответил он как-то устало. И вдруг добавил: — Что поделаешь, если добро в мире так уязвимо?
— Потому что ему не хватает доброты, — сумрачно сказал я.
Он помолчал и спросил: — Ты сегодня случайно зашел? Или решил бывать у меня регулярно?
— Наверно, регулярно. Чибис… то есть Максим Чибисов уехал, а ведь надо это… думать о наполняемости группы. Да?
Отец Борис покивал: — Я в твои годы был такой же… — Какой? — Щетинистый. Никогда не думал, что я — щетинистый. Но спорить не стал, только спросил:
— А это плохо? — Это не плохо и не хорошо, — сказал он. — Просто… как оно есть…
Ну, что еще? А, вот… Перед Новым годом Лерка повстречала у помойки черного бродячего кота и привела домой. Назвала Снежком и сказала, что он будет жить с нами. Мама заявила, что уедет в Биробиджан к своей двоюродной сестре тете Наде.
— «Я все поняла! Я немедленно улетаю на Сахалин!» — сказал я слова журналистки Юкошкиной из сценария «Тени как шпалы».
Мама бросила в меня мокрую Леркину варежку, взяла тощего найденыша на руки и стала чесать ему брюхо.
Кот оказался покладистым существом. Шарики на елке не цапает, за паровозиками Саньчика не охотится. Любит сидеть на подоконнике и смотреть на луну — как она бежит среди облаков. Вечером он ложится спать с Леркой, однако среди ночи приходит ко мне и укладывается в ногах.
— Ну, чего тебе? — говорю я. Снежок ложится поудобнее и начинает урчать. Загадочно так. Будто хочет рассказать что-то о параллельных мирах. Или о том, почему четыреста семнадцать галактик в скоплении М-91 никак не хотят замедлить разбег…
5 января — 1 июня 2009 г.
***
фото: